Твёрдая печенюшка
четверг, 12 ноября 2009
Твёрдая печенюшка
Вечера без тебя похожи на сложнейший полонез, исполняемый одной рукой.
Вечера без тебя похожи на язык, который изучаешь, не имея под рукой азбуки.
Вечера без тебя похожи на отраженный от снега свет, на который некому смотреть.
... И на стихотворения, которые никому не адресованы.
Волшебных и тихих снов тебе.
Вечера без тебя похожи на язык, который изучаешь, не имея под рукой азбуки.
Вечера без тебя похожи на отраженный от снега свет, на который некому смотреть.
... И на стихотворения, которые никому не адресованы.
Волшебных и тихих снов тебе.
среда, 11 ноября 2009
Твёрдая печенюшка
Пишет RhiSh:
11.11.2009 в 09:09
Сказки... надо хранить.
Огненная бабочка на ладони Сказочника с хрустальным сердцем...
Бережно. Жарко. Светом,
Свитым из ритма строк,
Синим рассветным ветром,
Выплетенным из снов
Соединив дыханье -
Двое - в один порыв
Песнями грез туманных
Трепетом не-игры
Ночь... и случайным вздохом
Сказки вечерней - ты?
Тают в осколках осени
Огненные цветы...
В сердце - пылью хрустальной
С дальних звездных дорог...
Огненно. Страстно. Странно.
Сорванным ритмом строк...
URL комментарияОгненная бабочка на ладони Сказочника с хрустальным сердцем...
Бережно. Жарко. Светом,
Свитым из ритма строк,
Синим рассветным ветром,
Выплетенным из снов
Соединив дыханье -
Двое - в один порыв
Песнями грез туманных
Трепетом не-игры
Ночь... и случайным вздохом
Сказки вечерней - ты?
Тают в осколках осени
Огненные цветы...
В сердце - пылью хрустальной
С дальних звездных дорог...
Огненно. Страстно. Странно.
Сорванным ритмом строк...
вторник, 10 ноября 2009
Твёрдая печенюшка
Я признаюсь в любви городской компьютерной сети sampo.ru
Я забираю назад все те злые, жестокие и беспощадные слова,
что столько раз срывались с моих уст в разговоре о качестве работы кучки недоделанных мастеров
с зачатками средне-технического образования и интеллекта.
Я обещаю всегда-всегда быть ласковым и добрым и не плеваться, проходя мимо офиса сей сети.
Интернет-радио подарило мне возможность слушать Solo Piano в неограниченном количестве.
Я вас люблю, дорогие сотрудники городской компьютерной сети sampo.ru!
Почти так же, как фортепианную музыку соло.
Я забираю назад все те злые, жестокие и беспощадные слова,
что столько раз срывались с моих уст в разговоре о качестве работы кучки недоделанных мастеров
с зачатками средне-технического образования и интеллекта.
Я обещаю всегда-всегда быть ласковым и добрым и не плеваться, проходя мимо офиса сей сети.
Интернет-радио подарило мне возможность слушать Solo Piano в неограниченном количестве.
Я вас люблю, дорогие сотрудники городской компьютерной сети sampo.ru!
Почти так же, как фортепианную музыку соло.
Твёрдая печенюшка
Девушка, которая, как сообразил Ричард, успела съесть почти все фрукты из его сумки,
поглядела на него сконфуженно, потом улыбнулась и произнесла что-то, прозвучавшее как Анастезия.
— Мне есть хотелось.
— Мне тоже, — парировал он.
Она перевела взгляд на костры у дальней стены, потом на Ричарда и снова улыбнулась.
— Кошек любишь?
— Да, — ответил Ричард. — Даже очень.
— Ножку будешь? Или грудку? — с облегчением спросила она.
(с) Нил Гейман, "Задверье"
поглядела на него сконфуженно, потом улыбнулась и произнесла что-то, прозвучавшее как Анастезия.
— Мне есть хотелось.
— Мне тоже, — парировал он.
Она перевела взгляд на костры у дальней стены, потом на Ричарда и снова улыбнулась.
— Кошек любишь?
— Да, — ответил Ричард. — Даже очень.
— Ножку будешь? Или грудку? — с облегчением спросила она.
(с) Нил Гейман, "Задверье"
Твёрдая печенюшка
6 сигарет на день. Первые утренние затяжки. Обрывочные слова в ворд. Кофе. Снег. Не о том...
О чем хотелось бы? Наверное, о том, что вчера такое написалось. Сложно лично мне писать такие вещи. Нет, не так. Писать-то их не сложно. Час – и написалось. А вот переварить гораздо тяжелее. Вчера я задумался о тех несчастных, что пишут ужасы или детективы. В их книгах постоянно кого-то убивают. И писатель волей-неволей, но заглядывает в психологию, сознание убийцы. Взгляд, лишь единожды брошенный мной, больше не вызывает во мне желания писать подобные вещи.
Но тут встает другой вопрос. Я ведь вовсе не планировал писать мировосприятие маньяка. Никто не даст гарантии, что следующая моя история не станет еще одной историей убийства. Автору не по себе до сих пор. Автор задумчиво смотрит в свой текст и пытается понять, кто нашептал ему этот психодел и зачем.
Я сказочник. Добрый теплый сказочник, а не сюрреалист, выписывающий подсознание маньяка. И я оборачиваюсь. Смотрю, что происходит с моим творчеством. А происходит следующее: сказки откровенно слабые, а психоделики в работах все больше и больше. Сказочность в привычном ее понимании отходит. Она преобразуется в миры совсем непонятные, фантастичные, но при этом реальные. Реальные, потому что описывают обычного человека, фантастичные, потому что в человеческой голове может твориться так много.
Я могу даже сожалеть о том, что забрался в такие дебри. Одно дело жить со своим персонажем долгое время, понимать его психологию и заморочки. Другое дело, когда истории валяться на тебя из ниоткуда и вырывают из настоящего, погружая в описание Теневой, странного поезда или больного воображения убийцы. Я вообще здоров? Да-да-да, отшучиваться сейчас можно сколько угодно, но напряжения все больше.
Курю я тонкий ментол, но все больше хочется алкоголя и травы, просто потому что это сложно. Вносить в неконтролируемый сумбур логику, создавать из хаоса мыслей и подсознательных страхов историю, которая нравилась бы. И если бы я желал писать подобное! Если бы хотел и всю жизнь мечтал сотворить из собственного мозга и весьма ограниченного своего лексикона такие миры… Но я не желал. Не хотел. Не планировал. И вообще я не писатель в привычном смысле этого слова. Поэт, да. Сказочник? Уже, пожалуй, нет. Сумасшедший? Если так пойдет и дальше, то точно стану.
У меня никогда не было этой потребности писать. Чеса. Зуда. Что там еще происходит в мыслях, когда первые строки формируются в голове. Нет. На меня не снисходит. На меня обрушивается. И прибивает настолько, что меня выворачивает. Ко мне приходят первые строки, и когда я записываю их, я совершенно не знаю и не обдумываю то, как, зачем и почему, что будет дальше и в связке. Я не знаю этого, даже уже завершая историю. А если знаю, то не могу писать дальше – просто пишу то, что знаю и закрываю рассказ. Ни одна сюжетная линия не обдумывается заранее, просто какие-то слова ложатся на лист. Уже потом приходит осознание того, что именно я написал. Странная манера работы. Только ею я все еще пытаюсь откреститься от этого слова… «писатель».
И все тяжелее и тяжелее писать что-то простое, чистое и наивное. То, с чем я пришел сюда, кажется таким детским, легким, по сравнению с тем, что сейчас творится в моей голове. Потому что пишу я головой. Сначала пишу, а потом чувствую. Сомнительное удовольствие – чувствовать уже заданную боль, описанную тобою же, но словно бы и не тобой, потому что прочувствовал только сейчас. Вот тут становится не по себе. А может, я просто не привык? А хочу ли я к такому привыкать?..
О чем хотелось бы? Наверное, о том, что вчера такое написалось. Сложно лично мне писать такие вещи. Нет, не так. Писать-то их не сложно. Час – и написалось. А вот переварить гораздо тяжелее. Вчера я задумался о тех несчастных, что пишут ужасы или детективы. В их книгах постоянно кого-то убивают. И писатель волей-неволей, но заглядывает в психологию, сознание убийцы. Взгляд, лишь единожды брошенный мной, больше не вызывает во мне желания писать подобные вещи.
Но тут встает другой вопрос. Я ведь вовсе не планировал писать мировосприятие маньяка. Никто не даст гарантии, что следующая моя история не станет еще одной историей убийства. Автору не по себе до сих пор. Автор задумчиво смотрит в свой текст и пытается понять, кто нашептал ему этот психодел и зачем.
Я сказочник. Добрый теплый сказочник, а не сюрреалист, выписывающий подсознание маньяка. И я оборачиваюсь. Смотрю, что происходит с моим творчеством. А происходит следующее: сказки откровенно слабые, а психоделики в работах все больше и больше. Сказочность в привычном ее понимании отходит. Она преобразуется в миры совсем непонятные, фантастичные, но при этом реальные. Реальные, потому что описывают обычного человека, фантастичные, потому что в человеческой голове может твориться так много.
Я могу даже сожалеть о том, что забрался в такие дебри. Одно дело жить со своим персонажем долгое время, понимать его психологию и заморочки. Другое дело, когда истории валяться на тебя из ниоткуда и вырывают из настоящего, погружая в описание Теневой, странного поезда или больного воображения убийцы. Я вообще здоров? Да-да-да, отшучиваться сейчас можно сколько угодно, но напряжения все больше.
Курю я тонкий ментол, но все больше хочется алкоголя и травы, просто потому что это сложно. Вносить в неконтролируемый сумбур логику, создавать из хаоса мыслей и подсознательных страхов историю, которая нравилась бы. И если бы я желал писать подобное! Если бы хотел и всю жизнь мечтал сотворить из собственного мозга и весьма ограниченного своего лексикона такие миры… Но я не желал. Не хотел. Не планировал. И вообще я не писатель в привычном смысле этого слова. Поэт, да. Сказочник? Уже, пожалуй, нет. Сумасшедший? Если так пойдет и дальше, то точно стану.
У меня никогда не было этой потребности писать. Чеса. Зуда. Что там еще происходит в мыслях, когда первые строки формируются в голове. Нет. На меня не снисходит. На меня обрушивается. И прибивает настолько, что меня выворачивает. Ко мне приходят первые строки, и когда я записываю их, я совершенно не знаю и не обдумываю то, как, зачем и почему, что будет дальше и в связке. Я не знаю этого, даже уже завершая историю. А если знаю, то не могу писать дальше – просто пишу то, что знаю и закрываю рассказ. Ни одна сюжетная линия не обдумывается заранее, просто какие-то слова ложатся на лист. Уже потом приходит осознание того, что именно я написал. Странная манера работы. Только ею я все еще пытаюсь откреститься от этого слова… «писатель».
И все тяжелее и тяжелее писать что-то простое, чистое и наивное. То, с чем я пришел сюда, кажется таким детским, легким, по сравнению с тем, что сейчас творится в моей голове. Потому что пишу я головой. Сначала пишу, а потом чувствую. Сомнительное удовольствие – чувствовать уже заданную боль, описанную тобою же, но словно бы и не тобой, потому что прочувствовал только сейчас. Вот тут становится не по себе. А может, я просто не привык? А хочу ли я к такому привыкать?..
понедельник, 09 ноября 2009
Твёрдая печенюшка
Каждая история по-своему тайна. Каждая история – глубокая темная вода. Дно бывает каменистым. Дно бывает илистым. Дно бывает песчаным. У каждой истории есть дно. У каждой. Кроме этой. Эта история – вовсе не история. Она вообще – не. И она совсем не она. Не о том. И не спрашивайте. Если в историях есть ответы, то «не» сторонятся даже вопросов. Не пугайте. Слушайте.
Если долго смотреть в зеркало, в котором отражается обломок окна, костяк люстры и обои, символизирующие вертикальные клеверовые поляны, то тебе начинает казаться, что мир перестает вращаться, время останавливается, а твой глаз проваливается в ртутное зеркальное – и ты уже перестаешь существовать в этой реальности, ты лишь след бледной кожи, не охваченной бесполезным отражением.
Я долго могу забавляться этой игрой своего подсознания, вывернутого наружу моими цепляющимися за череп мыслями. Вот так лежать на кровати и думать о том, что единственно важно. Что важно? Разумеется, мой зрачок. Расширяющийся и сужающийся, повинуясь движению ресниц. Иногда мои зрачки не подчиняются ресницам: когда кончаю, когда вижу красивое или обжигаюсь. Ресницы протестующе хлопают, а какой-то балбес приписал мне привычку моргать, когда я удивлен.
Сейчас я должен сказать, как меня зовут. Кому это интересно? Разве что моей разудалой матушке, озверевшей от количества розового лака на квадратном сантиметре ее тела. Иногда она преподносит мне сюрпризы, вроде внимания к моим волосам или расфокусированному взгляду, на этом наши взаимоотношения прекращают свое бытие до лучших времен, то есть до очередного моего выхода из комнаты. А выхожу я редко. У меня есть зеркало, клеверовые поляны и зрачки.
Кто-то говорит, что опьянение и наркотический экстаз необходим для насыщения организма чувством собственного достоинства. Нет. Достоинство расплывается по венам совсем иным образом. Оно проникает из-за грани зеркала, когда долго рассматриваешь спутанные пучки радужки и черноту зрачка, когда глядишь прямо в свое сердце, играя с зеркалом и душой в поддавки. Можно сколько угодно выкорчевывать свои иллюзии в собственное отражение, но ты не увидишь ничего, кроме беспардонной реальности, склеенной из газетных вырезок, рекламных слоганов и собственных фантазий о том, что ты не причастен к этому миру. Мир вовсе не собирается тебя спрашивать. Он вышвыривает тебя в заброшенный всеми богами город, плюется плохо приготовленным каппучино и редкими минутами уединения.
Когда тишина стала сокровищем? Когда я обрел это сокровище? Когда открыл для себя глубину отраженной черноты, в которой нет ничего, кроме меня самого и тех секунд, что я могу себе еще позволить. Окурки воспоминаний. Я всегда воспринимал прошлое как бесконечно тлеющую сигарету, ранящую чувствительные ноздри, выбивающую слезу из глаз, отраженных в зеркале. Слезы – стаявшие отражения пережитого. Они отражаются и отражают, они бездонны, потому и не привлекают так, как зеркала. Во всяком случае меня. Меня привлекают зрачки. Расширяющиеся и сужающиеся молекулы людского генома, скопление жизни, тухнущее, как только иссякают все слезы.
Ты говорила: «Забудь», а я смотрел, как твои зрачки сужаются, как твои глаза покидает последняя искра понимания происходящего. Ты беспомощно изворачиваешься слезами, но эти капли не имеют никакой ценности, потому что они бездонны, не то, что зеркала. Зеркала рождают веру. Как твои глаза. Если бы ты открыла глаза, я бы утонул в их черной зеркальности и отпустил бы лезвия, крошащие твое тело, но ты предпочла закрыть для меня возможность выйти из этой реальности – и я открыл для тебя дверь в иной мир.
Дно бывает каменистым. Дно бывает илистым. Дно бывает песчаным. У моего зрачка нет дна. У моего сознания нет дна. Есть только отточенные лезвиями углы отражений обломка окна, костяка люстры и обоев, символизирующих вертикальные клеверовые поляны.
Если долго смотреть в зеркало, в котором отражается обломок окна, костяк люстры и обои, символизирующие вертикальные клеверовые поляны, то тебе начинает казаться, что мир перестает вращаться, время останавливается, а твой глаз проваливается в ртутное зеркальное – и ты уже перестаешь существовать в этой реальности, ты лишь след бледной кожи, не охваченной бесполезным отражением.
Я долго могу забавляться этой игрой своего подсознания, вывернутого наружу моими цепляющимися за череп мыслями. Вот так лежать на кровати и думать о том, что единственно важно. Что важно? Разумеется, мой зрачок. Расширяющийся и сужающийся, повинуясь движению ресниц. Иногда мои зрачки не подчиняются ресницам: когда кончаю, когда вижу красивое или обжигаюсь. Ресницы протестующе хлопают, а какой-то балбес приписал мне привычку моргать, когда я удивлен.
Сейчас я должен сказать, как меня зовут. Кому это интересно? Разве что моей разудалой матушке, озверевшей от количества розового лака на квадратном сантиметре ее тела. Иногда она преподносит мне сюрпризы, вроде внимания к моим волосам или расфокусированному взгляду, на этом наши взаимоотношения прекращают свое бытие до лучших времен, то есть до очередного моего выхода из комнаты. А выхожу я редко. У меня есть зеркало, клеверовые поляны и зрачки.
Кто-то говорит, что опьянение и наркотический экстаз необходим для насыщения организма чувством собственного достоинства. Нет. Достоинство расплывается по венам совсем иным образом. Оно проникает из-за грани зеркала, когда долго рассматриваешь спутанные пучки радужки и черноту зрачка, когда глядишь прямо в свое сердце, играя с зеркалом и душой в поддавки. Можно сколько угодно выкорчевывать свои иллюзии в собственное отражение, но ты не увидишь ничего, кроме беспардонной реальности, склеенной из газетных вырезок, рекламных слоганов и собственных фантазий о том, что ты не причастен к этому миру. Мир вовсе не собирается тебя спрашивать. Он вышвыривает тебя в заброшенный всеми богами город, плюется плохо приготовленным каппучино и редкими минутами уединения.
Когда тишина стала сокровищем? Когда я обрел это сокровище? Когда открыл для себя глубину отраженной черноты, в которой нет ничего, кроме меня самого и тех секунд, что я могу себе еще позволить. Окурки воспоминаний. Я всегда воспринимал прошлое как бесконечно тлеющую сигарету, ранящую чувствительные ноздри, выбивающую слезу из глаз, отраженных в зеркале. Слезы – стаявшие отражения пережитого. Они отражаются и отражают, они бездонны, потому и не привлекают так, как зеркала. Во всяком случае меня. Меня привлекают зрачки. Расширяющиеся и сужающиеся молекулы людского генома, скопление жизни, тухнущее, как только иссякают все слезы.
Ты говорила: «Забудь», а я смотрел, как твои зрачки сужаются, как твои глаза покидает последняя искра понимания происходящего. Ты беспомощно изворачиваешься слезами, но эти капли не имеют никакой ценности, потому что они бездонны, не то, что зеркала. Зеркала рождают веру. Как твои глаза. Если бы ты открыла глаза, я бы утонул в их черной зеркальности и отпустил бы лезвия, крошащие твое тело, но ты предпочла закрыть для меня возможность выйти из этой реальности – и я открыл для тебя дверь в иной мир.
Дно бывает каменистым. Дно бывает илистым. Дно бывает песчаным. У моего зрачка нет дна. У моего сознания нет дна. Есть только отточенные лезвиями углы отражений обломка окна, костяка люстры и обоев, символизирующих вертикальные клеверовые поляны.
Твёрдая печенюшка
Снегом стать. Опуститься неслышно
На ладонь, что протянешь зиме,
Замереть и растаять. Бездвижно
Тени спят на холодной земле.
Ветром стать. Разгоняя туманы,
Белой птицей, взмывающей ввысь,
Показать тебе дальние страны
В ту минуту, как ты загрустишь.
Ночью стать. Звездный мир светлячками
Окунать в прифонарную тьму,
Время пить небольшими глотками
В тесном рук твоих жарких плену.
Дымом стать и укутывать в сказки
Шалью сизого облака снов,
Подарив тебе вечные краски
О любви зарифмованных слов.
На ладонь, что протянешь зиме,
Замереть и растаять. Бездвижно
Тени спят на холодной земле.
Ветром стать. Разгоняя туманы,
Белой птицей, взмывающей ввысь,
Показать тебе дальние страны
В ту минуту, как ты загрустишь.
Ночью стать. Звездный мир светлячками
Окунать в прифонарную тьму,
Время пить небольшими глотками
В тесном рук твоих жарких плену.
Дымом стать и укутывать в сказки
Шалью сизого облака снов,
Подарив тебе вечные краски
О любви зарифмованных слов.
воскресенье, 08 ноября 2009
Твёрдая печенюшка
Настоящий кот не просто отличается хладнокровием.
И не просто неврастеник.
Он хладнокровный неврастеник - совсем как люди.
Настоящий кот мечтает об одном:
прожить жизнь безмятежно, и чтобы люди поменьше в нее вмешивались.
В этом он не слишком отличается от людей.
(с) Терри Пратчетт, "Кот без дураков"
И не просто неврастеник.
Он хладнокровный неврастеник - совсем как люди.
Настоящий кот мечтает об одном:
прожить жизнь безмятежно, и чтобы люди поменьше в нее вмешивались.
В этом он не слишком отличается от людей.
(с) Терри Пратчетт, "Кот без дураков"
Твёрдая печенюшка
Не смог удержаться и не выложить сюда этот рассказ.
Смешно и в то же время пронзительно грустно.
На память себе и для тех, кто еще не читал сегодня интересной истории.
Смешно и в то же время пронзительно грустно.
На память себе и для тех, кто еще не читал сегодня интересной истории.
С гор дул ветер, наполняя воздух кристалликами льда. Было слишком холодно, снег пойти не мог. В такую погоду волки спускались в деревни с гор, в глубине леса рвались, замерзая, деревья. В такую погоду все разумные люди сидят дома, перед огнем, рассказывают
разные истории про героев.
Лошадь была стара. И наездник был стар. Лошадь выглядела как обернутая тонкой фольгой стойка с тостами; человек, казалось, не падает лишь потому, что нет сил. Несмотря на кусающий за щеки ветер, на нем были надеты лишь малюсенький кожаный килт да грязная повязка на коленке.
Он вынул изо рта отсыревший остаток сигареты и потушил его об руку.
- Ладно, -бросил он, - давай это сделаем.
- Тебе легко говорить, -- откликнулась лошадь ворчливо. - А что если у тебя голова опять закружится? И спина у тебя не в порядке. Каково
мне, по-твоему, будет, если меня съедят лишь из-за того, что тебя спина не в тот момент подвела?
- Никогда этого не произойдет, - хмыкнул человек. Он опустился на холодные камни и подул на пальцы. Потом он взял из притороченной к лошади поклажи меч с краем как у пилы, о которой плохо заботятся, и сделал пару выпадов, особо не стараясь, впрочем.
- Не потерял славную умешку, - усмехнулся он. А затем сгорбился и прислонился к дереву. - Готов поклясться, что этот меч с каждым днем становится тяжелее!
- Тебе пора покончить с этим, знаешь ли, - заметила лошадь. - Уйти на пенсию. Таким в твоем возрасте заниматься не следует.
Человек страдальчески закатил глаза.
- Будь проклят этот чертов прикуп! Вот к чему приводят покупки того, что когда-то волшебнику принадлежало, - простонал он, обращаясь ко всему хладному миру. Смотрел на твои зубы, на копыта, вот только не сообразил послушать.
- Кто, по-твоему, был твой противник в игре? - спросила лошадь риторически. Коэн-Варвар не изменил позы. Он не был уверен, что сможет вновь встать на ноги.
- У тебя, должно быть, куча сокровищ отложена, - проговорила лошадь мечтательно. Могли бы направиться к Краю. Как тебе такая идея? Там так мило, так тепло. Нашли бы где-нибудь на пляже миленькое теплое местечко... Что скажешь?
- Нету у меня сокровищ, - отозвался Коэн. - Все потратил, пропил, другим отдал, потерял.
- Должен был на старость отложить.
- Не думал никогда, что доживу до старости.
- Однажды ты умрешь, - заметила лошадь. - Может, даже сегодня.
- Знаю. Зачем, по-твоему, я сюда приехал?
Лошадь повернулась и посмотрела вниз, на ушелье. Дорога здесь была полна ям, много в ней было и трещин. Молодые деревца продирались сквозь камни. Со всех сторон дорогу окружал лес. Через несколько лет никто и знать не будет, что здесь дорога была. Да и сейчас, похоже, никто не знал, что есть.
- Ты сюда приехал, чтобы помереть?
- Нет. Но есть кое-что, что я сто лет хочу сделать. Еще с тех пор, как мальчишкой был.
- Да?
Коэн опять попытался выпрямиться. Сухожилия на его ногах заскрипели, ноги заболели так, что и не опишешь.
- Мой папаня, - пропищал он, остановился, добился контроля над голосом и продолжил. - Мой папаня, - начал он опять, - мне сказал...
Тут ему опять пришлось прерваться, чтобы глотнуть воздуха.
- Сынок, - подсказала ему лошадь.
- Чего?
- Сынок, - повторила лошадь. - Отец сына никогда сынком не зовет, только когда собирается сообщить мудрую мысль. Все это знают.
- Это мое воспоминание, между прочим.
- Прости.
- Он сказал... Сынок... да, ладно... Сынок, если сможешь победить тролля в схватке один на один, с любой другой проблемой справишься играючи.
Лошадь непонимающе моргнула. Потом повернулась и опять глянула вниз, на забитую деревьями дорогу через мрачное ущелье. Там, внизу, был каменный мост. У нее появилось кошмарное предчувствие. Ее копыта нервно зазвенели, когда она переступила на разрушенной дороге.
- К Краю, - предложила она отчаянно. - Мило, тепло…
- Нет.
- Зачем вообще убивать тролля? Что ты получишь, когда его убьешь?
- Мертвого тролля. Именно. И потом, мне не надо его убивать. Только победить. Mano a... тролль. Если я не попробую, мой отец перевернется в своем холмике.
- Ты мне сказал, он тебя выгнал из племени, когда тебе было одиннадцать.
- И правильно сделал! Научил меня стоять на ногах других. Подойди-ка сюда...
Лошадь приблизилась. Коэн ухватился за седло и наконец-то встал в полный рост.
- И ты собираешься сегодня сразиться с троллем! - фыркнула лошадь.
Коэн пошарил в поклаже и вытянул свой мешочек с табаком. Ветер хлестал по клочкам, пока он сворачивал в домике из рук новую тощую сигарету.
- Да, - бросил он.
- И ты досюда доехал, только чтобы это сделать.
- Пришлось, - откликнулся Коэн. - Когда ты в последний раз видела мост, под которым живет тролль? Когда я был юнцом, их были сотни. Теперь в городах больше троллей, чем в горах. Почти все толстяки, при том, что ни один не живет, как должен. И для чего же тогда все эти войны велись? А теперь... переходи через этот мост.
читать дальше
Твёрдая печенюшка
08.11.2009 в 14:20
Пишет Айон Ран:- Тьма впереди нас, руины позади нас... Эл, что вчера было-то?
- Не знаю, но шандарахнуло здорово. Что, больше не пьём?
URL записи- Не знаю, но шандарахнуло здорово. Что, больше не пьём?
Твёрдая печенюшка
Что-то есть в этом нездоровом "хи-хи", которое сопровождает нас весь сегодняшний вечер.
Юморит Риш-сан, сравнивая Йута с говорящим хомяком, каваится любимый лис, выкуривший очередной "Круг"
и написавший очередную главу своего романа, я истерично улыбаюсь, глядя на непроходящий сумбур
в комментариях и скайпе, а с улицы тянет запахом снега.
Он выпал с утра и не тает.
Теперь, если мне предложат в очередной раз бросать курить, мне не придется стоять на лыжах на асфальте.
А на фоне цветы. Мне продали их, как васильки, но я, укуренный, не понял, что это вовсе и не васильки,
а, впрочем, фиолетово, ибо няшно.
Температура в районе 37, и -7 на улице. Живем. Пьем чай. Пишем повесть. Круг за кругом,
что там будет за радиусом, бог его знает, пока что просто путешествуем на поезде № 181.
Настроение можно охарактеризовать одним словом - "ня".
Посему считаю себя обязанным написать этот неканонично бестолковый пост,
чтобы немножко выдохнуть - и вдохнуть.
Юморит Риш-сан, сравнивая Йута с говорящим хомяком, каваится любимый лис, выкуривший очередной "Круг"
и написавший очередную главу своего романа, я истерично улыбаюсь, глядя на непроходящий сумбур
в комментариях и скайпе, а с улицы тянет запахом снега.
Он выпал с утра и не тает.
Теперь, если мне предложат в очередной раз бросать курить, мне не придется стоять на лыжах на асфальте.
А на фоне цветы. Мне продали их, как васильки, но я, укуренный, не понял, что это вовсе и не васильки,
а, впрочем, фиолетово, ибо няшно.
Температура в районе 37, и -7 на улице. Живем. Пьем чай. Пишем повесть. Круг за кругом,
что там будет за радиусом, бог его знает, пока что просто путешествуем на поезде № 181.
Настроение можно охарактеризовать одним словом - "ня".
Посему считаю себя обязанным написать этот неканонично бестолковый пост,
чтобы немножко выдохнуть - и вдохнуть.
З.Ы. Я люблю тебя, лисён.
четверг, 05 ноября 2009
Твёрдая печенюшка
-Ну и пей свой аспирин, а я буду есть витаминки.
-То, что у тебя нет температуры, не значит, что ты долго проживешь.
-Бе-бе-бе, бацилла!
-Ты все равно умрешь!
-Но ты-то раньше, у тебя уже под 38.
-Зато тебе под 27.
-Бедный Йорик!
-То, что у тебя нет температуры, не значит, что ты долго проживешь.
-Бе-бе-бе, бацилла!
-Ты все равно умрешь!
-Но ты-то раньше, у тебя уже под 38.
-Зато тебе под 27.
-Бедный Йорик!
Твёрдая печенюшка
Удивительные нашел стихи на сайте одного из наших
северных литературных журналов.
Такие простые и пронзительные до дури.
Настроенческие. Я почти покорен.
северных литературных журналов.
Такие простые и пронзительные до дури.
Настроенческие. Я почти покорен.
В болезненной улыбке корчишь губки ты,
Тоненькая,
Тянешься ко мне,
Но не защитник,
А такой же
Хрупкий,
Но
С глупою улыбкою в лице
Я сам ищу спасения
В твоей
Болезненной
Божественной улыбке.
читать дальше
Тоненькая,
Тянешься ко мне,
Но не защитник,
А такой же
Хрупкий,
Но
С глупою улыбкою в лице
Я сам ищу спасения
В твоей
Болезненной
Божественной улыбке.
читать дальше
вторник, 03 ноября 2009
Твёрдая печенюшка
Раскидистое дерево. Высокое. До нижних ветвей невозможно дотянуться. Но на каждой из них повязана разноцветная лента. В моих руках прохладная темно-синяя шелковая змейка, в сердце – одно единственное желание. Но как повязать ленту, я не знаю. Ни лестницы, ни возможности забраться на идеально гладкий, словно отполированный ствол. Озадаченно брожу вокруг. Тишина. Легкие порывы ветра колышут пеструю радугу чужих желаний. Мне нужна помощь. Мне нужно повязать эту ленту.
Ухожу вглубь долины, опоясанной кольцом гор. По полянам, разрезанным узкими перелесками, раскиданы деревушки. Домики в этих поселениях странные: округлые стены делают их похожими на рассыпанные горошины. Долго стою посреди одной из улиц, если можно так назвать беспорядочное скопление нескольких домиков. Прохожие не смотрят на меня. Не оборачиваются. Словно не замечают. И молчат. В этом мире все молчат. Даже маленькие дети не кричат. Я не знаю, почему, и задумываться об этом не хочу. Я и без того понимаю, что они не помогут мне. Они просто промолчат. А я просто иду дальше.
В этом мире нет дорог, только тропинки. Одна из них выводит меня к горам. На одном из скалистых утесов стоит замок. Почти кукольным он кажется снизу. Высокие шпили, одиноко светящееся стрельчатое окно. Грубый камень стен увит тремя линиями света. Они слабо подрагивают, но не рассеиваются. Охраняют? Проклинают? Неважно. Просто красиво. Постояв еще немного, ступаю в тень скалы. Солнца скрываются за линией вечного камня. Синева остается за плечами. Мир окрашивается в серый. Навстречу мне выходит человек в темно-лиловом, почти черном плаще с капюшоном, надвинутым на глаза. Повинуясь необъяснимой силе, иду за мужчиной следом. Узкая тропка петляет среди обрывов и отвесных стен, неожиданно упираясь в крохотную площадку с алтарем посередине.
Почти прозрачная птица открывает огромные черные глаза. Я никогда не видел таких глаз у птиц. Они – человеческие. В них укрыта такая тьма, что мне становится страшно. Липкий холод пробирается под одежду еще до того, как я понимаю, что эта тьма – не угроза, а страдание. Птица знает ответы на все вопросы, только каждый из них приносит ей раздирающую боль. Всё, чего ждет это создание – последний вопрос, который бы окончательно стер ее несчастное сердце с полотна этого мира. Я не решаюсь заговорить, только мну в пальцах свою ленту и смотрю на белую тесьму по краю плаща своего провожатого. Птица взмахивает крыльями, ледяной поток воздуха рассыпающимися брызгами уничтожает мужчину в плаще. Поднимаю глаза. Она смотрит на меня. Погружает в черноту своих глаз. Топит в невысказанном. Выжигает тишиной. Осыпает пеплом у корней огромного дерева с гладким, будто отполированным стволом.
Поднимаюсь с коленей. Крона дерева укутана облаками, верхние ветви пронзают небо. Шепотом произношу свое желание. Одна из ветвей, склоняется, трогая меня за плечо почти доверительно. Мягким узлом темно-синяя мечта срывается ввысь. Я долго смотрю наверх. Одно из солнц запуталось в вершине гиганта и покрывает серебристым мерцанием сотни затаенных желаний. Где-то среди сотен уже неразличимо и мое. Где-то среди сотен… Где-то…
Ухожу вглубь долины, опоясанной кольцом гор. По полянам, разрезанным узкими перелесками, раскиданы деревушки. Домики в этих поселениях странные: округлые стены делают их похожими на рассыпанные горошины. Долго стою посреди одной из улиц, если можно так назвать беспорядочное скопление нескольких домиков. Прохожие не смотрят на меня. Не оборачиваются. Словно не замечают. И молчат. В этом мире все молчат. Даже маленькие дети не кричат. Я не знаю, почему, и задумываться об этом не хочу. Я и без того понимаю, что они не помогут мне. Они просто промолчат. А я просто иду дальше.
В этом мире нет дорог, только тропинки. Одна из них выводит меня к горам. На одном из скалистых утесов стоит замок. Почти кукольным он кажется снизу. Высокие шпили, одиноко светящееся стрельчатое окно. Грубый камень стен увит тремя линиями света. Они слабо подрагивают, но не рассеиваются. Охраняют? Проклинают? Неважно. Просто красиво. Постояв еще немного, ступаю в тень скалы. Солнца скрываются за линией вечного камня. Синева остается за плечами. Мир окрашивается в серый. Навстречу мне выходит человек в темно-лиловом, почти черном плаще с капюшоном, надвинутым на глаза. Повинуясь необъяснимой силе, иду за мужчиной следом. Узкая тропка петляет среди обрывов и отвесных стен, неожиданно упираясь в крохотную площадку с алтарем посередине.
Почти прозрачная птица открывает огромные черные глаза. Я никогда не видел таких глаз у птиц. Они – человеческие. В них укрыта такая тьма, что мне становится страшно. Липкий холод пробирается под одежду еще до того, как я понимаю, что эта тьма – не угроза, а страдание. Птица знает ответы на все вопросы, только каждый из них приносит ей раздирающую боль. Всё, чего ждет это создание – последний вопрос, который бы окончательно стер ее несчастное сердце с полотна этого мира. Я не решаюсь заговорить, только мну в пальцах свою ленту и смотрю на белую тесьму по краю плаща своего провожатого. Птица взмахивает крыльями, ледяной поток воздуха рассыпающимися брызгами уничтожает мужчину в плаще. Поднимаю глаза. Она смотрит на меня. Погружает в черноту своих глаз. Топит в невысказанном. Выжигает тишиной. Осыпает пеплом у корней огромного дерева с гладким, будто отполированным стволом.
Поднимаюсь с коленей. Крона дерева укутана облаками, верхние ветви пронзают небо. Шепотом произношу свое желание. Одна из ветвей, склоняется, трогая меня за плечо почти доверительно. Мягким узлом темно-синяя мечта срывается ввысь. Я долго смотрю наверх. Одно из солнц запуталось в вершине гиганта и покрывает серебристым мерцанием сотни затаенных желаний. Где-то среди сотен уже неразличимо и мое. Где-то среди сотен… Где-то…
понедельник, 02 ноября 2009
21:53
Доступ к записи ограничен
Твёрдая печенюшка
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 01 ноября 2009
20:14
Доступ к записи ограничен
Твёрдая печенюшка
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
Твёрдая печенюшка
Любимый, с Днем Рождения.
Мыш сидел в своей норке у самого угла дома и задумчиво напевал под нос песенку. Песенка была незамысловатая, но сам мышонок был совсем не прост. С виду, конечно, могло показаться, что он самый обыкновенный маленький серый зверь, однако он был вовсе не таков. Достаточно было посмотреть на то, чем он занимается, чтобы понять это. Мыш не сидел без дела: праздно глядя на свет фонарей, он прял. Лунный луч в лапках вился в изящную тонкую ниточку. Уже много мотков таилось в глубине норки, но он все заготавливал и заготавливал лунную пряжу. Потом он совьет из нее паутину, в которой будет баюкать своего младшенького - в лунном свете так дивно спится, жена из этих нитей выткет красивую ткань себе на платье и, может, вышьет ему воротник к празднику Новолуния. Еще можно будет…
От мыслей его оторвал бесцеремонный громкий стук в дверь.
- Кто там в такое время? - Мыш пошел открывать дверь, недовольно бурча под нос: он очень не любил, когда его отрывали от полезных мечтаний.
- Это я! - Кот влетел в комнатку мыша и уселся к огню, потирая лапы, чтобы согреться.
- Ты чего это, на ночь глядя? - Мыш был очень удивлен. Кот никогда не был так взволнован и вообще не приходил доселе без приглашения.
- Понимаешь, такое дело… - Кот замялся, лизнул лапу и провел ею по уху в извинительно-смущающемся жесте. - У моего Человека день рождения.
- Ух ты! Здорово как? Чего подаришь? - Мыш сто лет знал Кота, знал, как дорог ему Человек, поэтому заранее приготовился выслушать рассказ о волшебном подарке.
- Вот в том и беда…
- Что случилось, в чем беда? - на шум вышла супруга Мыша.
- Он не знает, что подарить своему Человеку. - Мыш вздохнул и сосредоточился на рассматривании кошачьих лап. Мышь тоже вздохнула. Она была умной дамой и почти сразу нашлась:
- Но ведь ты отлично умеешь рассказывать сказки. Подари ему их.
- Понимаешь, я не могу писать, ни строчки из себя выдавить…
- А ты сосредоточься, на-ка! - Мыш протянул Коту бумагу и карандаш. К взрослым подобрался младший Мыш. Он был веселый малыш, но еще совсем-совсем мышонок.
Пушистый серый комочек нагло уселся рядом с Котом и беззастенчиво баловался с идеями взрослого. Кот был воспитанным котом и младшенького очень любил, поэтому позволял ему играть, но от этого писательство лучше не выходило. В итоге Кот отбросил бумагу и обреченно вздохнул.
- Ой... ну вот что ты? У тебя всегда столько слов... И еще много времени, - улыбнулась супруга Мыша. Пользуясь тем, что Мыш ушел укладывать младшенького спать, она решила помочь Коту.
- Несколько часов... и у меня нет ни одного слова, а все образы словно сдохли.
- Пиши без изысков. Что думаешь о нем, а лучше, что чувствуешь, - так просто и пиши.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
- Я думала, это будут другие буквы… тут же не образы главное, не красота, а искренность.
- Боги, но что я скажу ему, чего он еще не знает?! Офигительный подарок, просто ням какой - любимый Кот-тупица.
- А ты скажи то, что он знает. Разве это бывает лишним?
- Не бывает, но ему же не 11 лет исполняется,а 18... Черт, вот что за идиот не давал мне об этом пораньше подумать?..
- Как раз красивостей он читал достаточно... и вообще, ты думаешь, ему нечто особенное от тебя нужно? Ему нужно лишний раз видеть, что это для тебя важно. А слова не так важны.
- Да я все это знаю... только... черт... ну блин, я придурок!
- Успокойся... просто успокойся. Закрой глаза, думай о нем и пиши что-нибудь невразумительное.
Кот только зажмурился.
- Нет, желательно не жмуриться, а буковки писать, - улыбнулась Коту Мышь.
- Буковки? Издеваешься?!
- Осмысленные буковки. Ведь тебе же не надо притворяться.
- Мне не надо, но какого дьявола ни одна строка не идет на бумагу?.. Меня уже трясет всего...
- Дыши глубоко... и пиши глупости. Всякие мурчательные глупости... Или так и пиши - что тебя трясет и ты не можешь найти слов... просто пиши то, что есть.
Кот совсем расстроился. Писать совершенно не получалось, даже несмотря на то, что младшенький не мешал, а тишина была звездно-осенней и располагающей. Все слова, что так активно толпились в его голове, куда-то убегали, стоило грифелю коснуться бумаги. Кот был расстроен. Он сильно нервничал: строки казались ему кривыми, слова вычурными, а идеи банальными. Никак он не мог выразить все то, что чувствует. Ведь именно в день рождения нужно говорить людям то, что чувствуешь. А у Кота не получалось. Он прекрасно знал, что испытывает радость, благодарность, нежность и хочет все это передать в своих словах, но слова не находились.
- Все, я здесь. Как пишется? - Мыш, наконец, заставил сына уснуть.
- Не пишется... Ноль идей. - Кот потер висок.
- Ммм, открой книгу, любую...
Кот недоуменно потянулся к книжной полке, достал оттуда большой том:
- И что?
- Восьмое слово четырнадцатой строки сверху, с него и начни. - Мыш, как всегда, подсовывал Коту самые странные идеи.
- «Могилы»… - Глаза Кота округлились, сорвался нервный смешок.
- Упс. Ты что за книгу взял? - Мыш озадаченно посмотрел на обложку.
- «Жизнь Девида Копперфилда, рассказанная им самим», Диккенс.
- Мм… да... тогда снизу отсчитай.
- «Он», еще лучше… бедный Йорик... на могиле. Я похож на Шекспира?!
Все трое хором вздохнули. Мышь молчала, тихо переставляя книги на полке. Мыш принялся за свою пряжу. Кот уставился на звезды за окном.
- Я хотел бы подарить ему звезду.
- Я помню, как ты ходил к Луне…
- Да. Но звезда была бы отличным подарком. Или облака рассветные. Они сладкие. Или закатный сироп. Цветы других миров… - Кот замечтался. - Или сказочную пудру на утренний рогалик, чтобы весь день моему Человеку сопутствовала удача. Как думаете?
Мыш понимающе кивнул. Мышь покачала головой и пошла проведать детей.
- Или радуга. Ее здорово вдыхать перед сном. Подарил бы. Только где же достать осенью радугу? Снежную пену тоже не раздобыть, рановато еще для снега. Что же делать?
Часы тикали на каминной полке совсем тихо. Близилась полночь. Луна выглядывала из-за туч и посматривала на собравшихся, любопытствуя:
- А почему ты просто не скажешь ему, что ты его любишь?
Кот посмотрел на Луну:
- Но ведь он и так об этом знает, а мне бы хотелось…
- А почему ты не подумаешь о том, чего хотелось бы ему? - Луна поглубже укуталась в облако.
Кот умолк, глядя на тлеющие угли камина.
- Я пойду, Мыш, мне пора.
- Удачи.
Мыш проводил гостя взглядом, а Кот бесшумно выскользнул в темноту ночи. Пробило полночь, когда он вернулся домой. Человек читал книгу, но оторвался от нее, завидя ночного гуляку, и улыбнулся.
- С днем рождения, мой Человек.
- Спасибо, Кот.
Кот неловко помолчал, остановившись посреди комнаты, вдохнул поглубже и сказал:
- Я люблю тебя.
Человек тихо муркнул в ответ.
От мыслей его оторвал бесцеремонный громкий стук в дверь.
- Кто там в такое время? - Мыш пошел открывать дверь, недовольно бурча под нос: он очень не любил, когда его отрывали от полезных мечтаний.
- Это я! - Кот влетел в комнатку мыша и уселся к огню, потирая лапы, чтобы согреться.
- Ты чего это, на ночь глядя? - Мыш был очень удивлен. Кот никогда не был так взволнован и вообще не приходил доселе без приглашения.
- Понимаешь, такое дело… - Кот замялся, лизнул лапу и провел ею по уху в извинительно-смущающемся жесте. - У моего Человека день рождения.
- Ух ты! Здорово как? Чего подаришь? - Мыш сто лет знал Кота, знал, как дорог ему Человек, поэтому заранее приготовился выслушать рассказ о волшебном подарке.
- Вот в том и беда…
- Что случилось, в чем беда? - на шум вышла супруга Мыша.
- Он не знает, что подарить своему Человеку. - Мыш вздохнул и сосредоточился на рассматривании кошачьих лап. Мышь тоже вздохнула. Она была умной дамой и почти сразу нашлась:
- Но ведь ты отлично умеешь рассказывать сказки. Подари ему их.
- Понимаешь, я не могу писать, ни строчки из себя выдавить…
- А ты сосредоточься, на-ка! - Мыш протянул Коту бумагу и карандаш. К взрослым подобрался младший Мыш. Он был веселый малыш, но еще совсем-совсем мышонок.
Пушистый серый комочек нагло уселся рядом с Котом и беззастенчиво баловался с идеями взрослого. Кот был воспитанным котом и младшенького очень любил, поэтому позволял ему играть, но от этого писательство лучше не выходило. В итоге Кот отбросил бумагу и обреченно вздохнул.
- Ой... ну вот что ты? У тебя всегда столько слов... И еще много времени, - улыбнулась супруга Мыша. Пользуясь тем, что Мыш ушел укладывать младшенького спать, она решила помочь Коту.
- Несколько часов... и у меня нет ни одного слова, а все образы словно сдохли.
- Пиши без изысков. Что думаешь о нем, а лучше, что чувствуешь, - так просто и пиши.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
- Я думала, это будут другие буквы… тут же не образы главное, не красота, а искренность.
- Боги, но что я скажу ему, чего он еще не знает?! Офигительный подарок, просто ням какой - любимый Кот-тупица.
- А ты скажи то, что он знает. Разве это бывает лишним?
- Не бывает, но ему же не 11 лет исполняется,а 18... Черт, вот что за идиот не давал мне об этом пораньше подумать?..
- Как раз красивостей он читал достаточно... и вообще, ты думаешь, ему нечто особенное от тебя нужно? Ему нужно лишний раз видеть, что это для тебя важно. А слова не так важны.
- Да я все это знаю... только... черт... ну блин, я придурок!
- Успокойся... просто успокойся. Закрой глаза, думай о нем и пиши что-нибудь невразумительное.
Кот только зажмурился.
- Нет, желательно не жмуриться, а буковки писать, - улыбнулась Коту Мышь.
- Буковки? Издеваешься?!
- Осмысленные буковки. Ведь тебе же не надо притворяться.
- Мне не надо, но какого дьявола ни одна строка не идет на бумагу?.. Меня уже трясет всего...
- Дыши глубоко... и пиши глупости. Всякие мурчательные глупости... Или так и пиши - что тебя трясет и ты не можешь найти слов... просто пиши то, что есть.
Кот совсем расстроился. Писать совершенно не получалось, даже несмотря на то, что младшенький не мешал, а тишина была звездно-осенней и располагающей. Все слова, что так активно толпились в его голове, куда-то убегали, стоило грифелю коснуться бумаги. Кот был расстроен. Он сильно нервничал: строки казались ему кривыми, слова вычурными, а идеи банальными. Никак он не мог выразить все то, что чувствует. Ведь именно в день рождения нужно говорить людям то, что чувствуешь. А у Кота не получалось. Он прекрасно знал, что испытывает радость, благодарность, нежность и хочет все это передать в своих словах, но слова не находились.
- Все, я здесь. Как пишется? - Мыш, наконец, заставил сына уснуть.
- Не пишется... Ноль идей. - Кот потер висок.
- Ммм, открой книгу, любую...
Кот недоуменно потянулся к книжной полке, достал оттуда большой том:
- И что?
- Восьмое слово четырнадцатой строки сверху, с него и начни. - Мыш, как всегда, подсовывал Коту самые странные идеи.
- «Могилы»… - Глаза Кота округлились, сорвался нервный смешок.
- Упс. Ты что за книгу взял? - Мыш озадаченно посмотрел на обложку.
- «Жизнь Девида Копперфилда, рассказанная им самим», Диккенс.
- Мм… да... тогда снизу отсчитай.
- «Он», еще лучше… бедный Йорик... на могиле. Я похож на Шекспира?!
Все трое хором вздохнули. Мышь молчала, тихо переставляя книги на полке. Мыш принялся за свою пряжу. Кот уставился на звезды за окном.
- Я хотел бы подарить ему звезду.
- Я помню, как ты ходил к Луне…
- Да. Но звезда была бы отличным подарком. Или облака рассветные. Они сладкие. Или закатный сироп. Цветы других миров… - Кот замечтался. - Или сказочную пудру на утренний рогалик, чтобы весь день моему Человеку сопутствовала удача. Как думаете?
Мыш понимающе кивнул. Мышь покачала головой и пошла проведать детей.
- Или радуга. Ее здорово вдыхать перед сном. Подарил бы. Только где же достать осенью радугу? Снежную пену тоже не раздобыть, рановато еще для снега. Что же делать?
Часы тикали на каминной полке совсем тихо. Близилась полночь. Луна выглядывала из-за туч и посматривала на собравшихся, любопытствуя:
- А почему ты просто не скажешь ему, что ты его любишь?
Кот посмотрел на Луну:
- Но ведь он и так об этом знает, а мне бы хотелось…
- А почему ты не подумаешь о том, чего хотелось бы ему? - Луна поглубже укуталась в облако.
Кот умолк, глядя на тлеющие угли камина.
- Я пойду, Мыш, мне пора.
- Удачи.
Мыш проводил гостя взглядом, а Кот бесшумно выскользнул в темноту ночи. Пробило полночь, когда он вернулся домой. Человек читал книгу, но оторвался от нее, завидя ночного гуляку, и улыбнулся.
- С днем рождения, мой Человек.
- Спасибо, Кот.
Кот неловко помолчал, остановившись посреди комнаты, вдохнул поглубже и сказал:
- Я люблю тебя.
Человек тихо муркнул в ответ.