Ласточкин родился довольно давно. Все у него тогда складывалось изюмно-шоколадно. Любили взрослые Ласточкины младшенького: ругали в меру, в меру баловали, в меру книжками задаривали, лишнего не покупали, но счастливое короткоштанное детство обеспечивали без проблем.
Первое, что Ласточкин помнит, как съезжает он в детском саду с пластиковой горки, а злобная воспиталка тащит его непричесанного фотографироваться. Ласточкин так расстроился, что попадет в фотографию с торчащими во все стороны волосами, что расплакался. Воспитательница тут же перевоспиталась, ругать Ласточкина перестала и даже угостила конфетой. Что было потом услужливая память умалчивает, но если посмотреть на ту самую фотографию, - надо отметить, что волосы Ласточкина от конфеты не пригладились, - то плачут все, кроме него, а он счастливый и в красном болтает ногами. Было Ласточкину тогда три с полтиной года. Почти Человек.
А потом Ласточкин пошел в школу. Это со всеми случается. И с ним произошло. В один прекрасный день он понял, что умеет читать, писать и даже вычитать. Одна только проблема. Семью восемь - пятьдесят четыре, а восемью семь - пятьдесят шесть. И что с этим делать, ума Ласточкин приложить не мог. Зато отец его приложил несколько подзатыльников и втолковал все же, что это не математика - сложная, а мозг у Ласточкина - сложный. Вот тут-то всё и началось. Ласточкин понял, что у него особенный мозг.
Это позднее выяснилось, что мозг самый что ни на есть обычный, а вот настройки в том механизме шалили. Так в семье технической интеллигенции появился гуманитарий. Ласточкину не давались точные науки, зато языки шли на ура. Ласточкин иногда очень расстраивался из-за очередной двойки по геометрии и шел к отцу на мозгопокаяние. Отец философски вздыхал, неловко трепал Ласточкина по плечу и в который раз принимался объяснять теорему. Ласточкин честно силился всё это понять, но не выходило осознать, зачем вписывать в треугольник окружность и какое жизненноважное значение имеет косинус.
Однако жизнь плевала на все настройки Ласточкина и нагло форматировала всё, что его окружало прямо пропорционально возрасту Ласточкина.
А дальше..?Так сложились косинусы в котангенсы, что подрастал Ласточкин довольно красивым молодым человеком: вечно растрепанные темно-русые волосы, зеленые глаза и правильные черты его лица привлекали и располагали. Кроме всего прочего, не обделен был не сложившийся математик и умом: учился хорошо, читал много и думать умел. Только вот эти его умения и не позволяли ему заметить, как отражение в зеркале все меняется и меняется, а вместе с ним и отношение окружающих к незадачливому десятикласснику. Ласточкин облегченно вздохнул, покидая стены школы, сбегая с выпускного бала и настойчивого внимания к своей персоне, которое за последний школьный год успело изрядно подпортить Ласточкину нервы, репутацию и состояние костей.
Поступил Ласточкин без проблем. Прорвался сквозь дебри сложнейшего родного языка и углубился в филологические изыски. Учеба давалась непривычно сложно. Тонны текстов, горы книг, конспекты, скучные профессора, унылое здание университета – всё угнетало Ласточкина и, казалось, не позволяло вдохнуть полной грудью. Жизнь как-то вдруг стала мрачной и серой, правильно выстроенным алгоритмом той самой математики, которую Ласточкин никак не понимал. Не понимал, но жил в ней просто потому, что кто-то когда-то сказал, что все умные ученые люди так живут. Если все, да еще и все умные, то почему он, Ласточкин, должен идти на баррикады. Аспирантура. Дипломы. Звания. А там можно уже делать, что хочешь. Или, может, прямо сейчас… Однако год пролетел, за ним еще один - и Ласточкин неслышно и неглубоко дышал, изредка снимая очки, отрываясь от книги в одном из укромных уголков библиотеки.
- Ты кто? – Голосок из ниоткуда заставил его вздрогнуть.
- Ласточкин. А ты?
- ЛасточкИн? – На французский манер произнес голос. - Что за имя такое?
- Не имя, фамилия. – Ласточкин забыл удивиться, списал всё на то, что уснул, отметил, что нужно высыпаться, и всё же задал вопрос снова. – А ты кто?
- Я? – Крохотное существо, похожее на мохнатого паука, с четырьмя лапками и темно-синими глазками выкатилось на страницы книги прямо перед Ласточкиным. – Мыфр.
- И что ты такое, Мыфр?
- Мыфр. Что непонятно?
- Ничего не понятно. Ты зверь? Насекомое?
- Сам ты насекомое! М-ы-ф-р!
- Хорошо-хорошо, М-ы-ф-р. Ты тут зачем?
- Хочу позвать тебя погулять.
- Погулять? А как же книга? Мне нужно дочитать ее, а завтра семинар, и доклад нужно напи…
- Скучный ты, а ведь Птица!
- Обзываешься? – Ласточкин трепетно относился к своей фамилии, искажений не переносил и издевки предпочитал наказывать сурово.
- Да не обзываюсь я! Ты что, совсем ничего не знаешь?
- Много чего знаю. Я ведь учусь и…
- Да забудь ты про свою учебу, Птица, пойдем погуляем? – Если считать, что у Мыфра была мордочка, то сейчас она приняла самое что ни на есть жалостливое выражение, и Ласточкин протянул ладонь. Существо ловко вскарабкалось по руке и угнездилось в нагрудном кармане так, словно всю жизнь там и провело. – Вперед.
- И куда мы идем? – Ласточкин не запахивал куртку, начало октября было теплым и солнечным. Легкий ветер трепал кисти шарфа Ласточкина. Мыфр только вытащил из кармана лапку и махнул в сторону старого парка. Туда они и направились.
Ласточкин просто переставлял ноги и ни о чем не думал. Хотелось подумать о том, сколько времени он потратит зря, что можно было бы сделать в эти вынужденные минуты перерыва, что стоило бы набрать позабытый за кучей дел номер телефона, что стоило бы довести до ума то стихотворение… Хотелось думать, но мысли ускользали, так и не успев развернуться.
- Стой! – Загадочный зверек чуть не выпал из кармана, отчаянно взвизгнув, призывая Ласточкина остановиться.
- Чего кричишь?
- Пришли.
Они остановились у скамейки на лужайке, усыпанной тополиными листьями. Этого места Ласточкин не помнил, хотя любил гулять в этом парке, и был уверен, что знает все потайные уголки. Однако широкой тропинки и высоких тополей, обступивших невысокую лавочку Ласточкин никогда не видел, как и человека, приветственно поднявшегося им навстречу.
- О, Птица! Мыфр, где же ты добыл такое сокровище?
- Не поверишь, - Мыфр с небывалой сноровкой перебрался на плечо незнакомца. – В библиотеке!
- Нынче и не такое увидишь. – Мужчина окинул Ласточкина пристальным взглядом и кивнул, словно подтверждая тот факт, что подобного можно найти только в библиотеке.
- Позвольте, вы…
- Ах, неужели мой друг Мыфр не сообщил вам мое имя. Как не стыдно, Мыфр? Зовите меня…- Мужчина, казалось, задумался, пожевал губу. – Аркадий. Очень подходящее имя, не правда ли? В этакую погоду да в моем пальто, а, каково?
Ласточкин смог только кивнуть, мысленно подтвердив, что встреча подобного рода могла с ним произойти только во сне. Так уж складывалось, что необычных событий в своей жизни Ласточкин не терпел и старался просыпаться, как только в комнату входил давно умерший дед, небо становилось оранжевым, а из почтового ящика вырастали цветы с довольно хищными замашками.
- Надо полагать, что вы, Птица, совершенно не в курсе происходящего.
- Происходящего чего?
- Мыфр! – Осуждения в голосе Аркадия не слышалось, скорее смех, но лицо стало пресуровейшим. – Как ты мог?! Птицу! В парк! И ничегошеньки не рассказать! Полюбуйтесь на него!
Ласточкин любовался, открыв рот, по-прежнему ничего не понимая и незаметно щипая себя за бедро, призывая проснуться. Мыфр обиженно насупился и пробормотал:
- Да как же можно было? Он всю дорогу только и делал, что жалел… Разве мог я – в такие мысли!
- Это да, это да. Позволите полюбопытствовать, Птица, о чем же вы жалеете?
- Да ни о чем. – Ласточкин обиделся такому вопросу. Он не имел привычки рассказывать о себе посторонним, тем более, настолько странным. Он даже счел бы вопрос и вовсе неприличным, если бы не удивился собственным языку и губам, произносящим слова. – Особо не о чем, разве что свободы хотелось…
Аркадий с самым внимательным видом смотрел на Ласточкина и кивал:
- Свобода – всё, чего может желать Птица.
- Вы прекратите меня так называть? – Обескураженный Ласточкин не узнал своего голоса.
- Не прекращу. Это же твое настоящее имя.
- Меня зовут Ласточ…
- Это вы так думаете, друг мой. Или кто-то заставил вас так думать. Я уже сотни лет недоумеваю над тем, как люди умудряются заставлять Птиц носить какие-то придуманные имена, учить какие-то бесполезные науки и быть «полезными обществу»!
Мыфр так усиленно соглашался и кивал, что посекундно рисковал сверзнуться с плеча Аркадия.
- Что значит, «умудряются заставлять»? Я простой че…
- Вот-вот! А о чем я говорю! Вы же сами и начинаете называть себя простыми людьми, Птицы! – Аркадий презрительно хмыкнул и уставился прямо в глаза Ласточкина. – Знаешь ли ты, что отслеживать вас, вот таких, почти невозможно? Мы по всему миру разыскиваем Птиц, чтобы отпустить их на волю?
- Кто это – мы?
- А разве это имеет значение перед свободой?
Зачем-то перед глазами Ласточкина всплыло давнее воспоминание. Свежее девичье личико лучилось улыбкой. Карие глаза смотрели словно бы сквозь и в самую душу. Виктория. Так ее звали. Она никогда не улыбалась так, как в тот день:
- Дурак ты, Ласточкин! Неужели не понимаешь, что нет ничего важнее крыльев?
- Глупая здесь ты! – Ласточкин, смеясь, доказывал взбалмошной девчонке, зачем вырывает свое желание и поступает в университет. – Ведь писать я смогу и после защиты диплома, но…
- Вечные твои «но», Ласточкин! Ты же рожден, чтобы собирать свободу в ладони и разбрызгивать вокруг, а ты погрязаешь в каких-то штампах!
- Дело не в штампах, а в необходимости…
Она так и не дала ему договорить тогда, накрыв губы поцелуем. Тогда свобода имела землянично-теплый вкус ее губ. Сейчас свобода безжалостно хлестала его по лицу незнакомцами, говорящими пауками и головоломным сном. Между тем, Аркадий продолжал:
- Каждая Птица на вес золота. Каждую Птицу стараются заключить в клетку. Мы же – лишь ветра, что освобождают вас - потоками силы под тяжелые крылья.
- Пафосно. – Пробормотал Ласточкин и опустился на скамью.
В нем что-то происходило, но он никак не мог понять, что именно. Каждый день он убеждал себя, что должен что-то делать. Каждый день он говорил себе, что от него чего-то ждут. Это было важным для него прежде – те ожидания, которыми окружала его жизнь. Отличная учеба, правильные знакомства, тонны прочитанных занудных страниц, идеально отлаженный порядок. Сейчас же его неумолимо тянуло в детство, когда волосы его были растрепаны, когда взгляд его не был упрямым, а удивленным, когда можно было забираться на дерево с печеньем и книгой и спускать оттуда только тогда, когда кончится печенье или книга, когда не нужно было ложиться спать, потому что нужно ложиться спать, когда не нужно было ничего, кроме него самого и тысячи интереснейших вещей. Ласточкин вздохнул. Аркадий присел рядом и вздохнул тоже. Мыфр тяжким выдохом поддержал собеседников.
- Знаешь что, Птица, давай я тебе покажу, зачем ты нужен миру.
- Покажи. – Плечи Ласточкина как-то опустились. Он жевал губу и жалел о том, что не захватил сигарет, мял пустую пачку в кармане, словно ища поддержки у кусочка картона.
Веки его вдруг стали тяжелыми, а сознание словно засыпало, уводя его за яркими вспышками – в слабо освещенную комнату. Там, склонившись низко над столом, сидел человек и что-то писал. Ручка быстро скользила по бумаге, а над ней, всего лишь в метре над головой писателя разворачивалась целая жизнь. Писатель был слишком занят, чтобы увидеть, как расцветает его воображение, но Ласточкин видел холмы, поляны, крохотных существ, шныряющих туда-сюда, озабоченных и важных… В мгновение комната изменилась. Большая студия, мольберты, стопки бумаги, заляпанный разноцветными лужайками краски пол. Кисть порхала над холстом, а за окном из-за туч появлялось солнце, радуга щедро раскрашивала мир, на балконе дома напротив расцвели фиалки… Еще одна картина. Сосредоточенный физик, выводящий формулу. Она не дается ему, и он серьезен. Сложнейшие приборы с точностью вымеряют применение силы. Все мировые законы науки выравнивают пространство, а юный ученый выводит формулу, что изменит жизнь.
- Что это? – Ласточкина словно выдернуло из сна прикосновение руки Аркадия к плечу.
- Это Птицы. Они творят ваш мир. Мир людей. Мало кто понимает это. Мало кто верит в Птиц, но стоит лишь поверить – сможешь творить всё, что пожелаешь.
- Это невозможно. Ведь есть же догмы, законы, правила… Мне нужно…
- Ничего тебе не нужно, Птица, кроме свободы и желания ее.
- Но если я сейчас…
- … Взмахнешь крыльями и полетишь.
- Зачем? К чему?
- К свободе. Для самого себя.
Ласточкин помолчал. Он никогда не думал о своей жизни так. Он не обладатель бог весть какого таланта, когда-то он баловался словами, но сейчас всё больше слова баловались им. Да, он необычен, наверное, с точки зрения тех, кто не обладает его способностями, но способности эти…
- Верь в себя, Птица.
- Да кто же вы такие?!
- Вера и Дар.
- Самомнение и Глупость, - вздохнул Ласточкин, но осекся. Взгляд Аркадия стал грустным, Мыфр словно бы уменьшился в размерах и поглубже забился в карман пальто того, кто назвал себя Даром. Небо стало тусклым, а ветер – неприятно-пронизывающим. Ласточкин туже затянул шарф.
- Идем, Мыфр, кажется, мы ошиблись.
- Да, патрон, кажется…
Ласточкин не дослушал, вскочив на ноги – и свалил стул, на котором сидел в библиотеке. Грохот прокатился, казалось, по всему зданию. Кто-то недоуменно посмотрел на него, библиотекарь осуждающе приложила палец к губам, а Ласточкин замер и долго еще стоял над раскрытой книгой, вновь и вновь пробегая глазами по тексту, но не понимая смысла слов. Затем он аккуратно сложил книги в стопку, вдохнул и ушел.
Девушка с губами вкуса земляники перевернула последнюю страницу и весело заглянула ему в глаза.
- Ласточкин, как тебе не стыдно?! Мог хотя бы спросить меня о том, можно ли упоминать меня в этой книжке.
- Вик, книга издана, тираж раскуплен, поздно писать опровержения. – Ласточкин чуть приподнял голову с её колен и улыбнулся.
- Птица, говоришь? Тогда кто же я?
- Ты – мой берег.
- Какой же ты негодяй, Ласточкин! Нужно было так много времени и приснившаяся встреча, чтобы ты это понял и выбросил всё лишнее из головы?
- Нет. Просто нужно было немного ветра потоками силы под тяжелые крылья.
Мыфр выглянул из-за угла книжного шкафа и чихнул трижды. Для убедительности.
Удобно ведь так, списать на то, что это личное, дескать. А на то, что это "писательское" - всем до лампочки.
Зато так мило умеют восхищаться, не прочитав ни строчки.
Наверное, мне очень хочется написать большой ругательный пост в свете последних событий.
Цинизм шкалит.
волосы Ласточкина от конфеты не пригладились - то плачут все, кроме него
а тут случайно не ошибка... или мне кажется?
Нет, не очепятка, "если-то", всё там верно.
Точнее, пишутся они вообще не «для». А «потому что». Всякое «для того, чтобы» - это уже потом, это когда написано... Но если автор задается вопросом, может ли от этой несколько несказочной сказки чьих-то крыльев и странных мыслей стать больше, - думаю, может...
Мыфр - это ня ))) Но вообще-то с первых же строчек и сам Ласточкин - ня ) Правда, немножко странно, что он решил совсем-совсем не делиться своим «взлетанием» с девушкой... ведь если ты летишь - то хочется, чтобы не один, чтобы разделить... особенно с кем-то, кто верил в тебя даже тогда, когда ты сам в себя не верил... Вот это уже то самое «влезание». И это довольно личное... и к литературному качеству отношения не имеет. Так, размышлизмы...
Хорошо получилось )
Ну, просто из ее удивления по этому поводу следует, что она не читала его рукописей вплоть до того, как взяла в руки книжку, потому что если бы она читала в процессе, то знала бы содержание, хм? )))
… Взмахнешь крыльями и полетишь.К свободе. Для самого себя.
...Верь в себя, Птица.
Да кто же вы такие?!
Вера и Дар.
Наверное, это и есть суть.
Не только этой притчи, но и всего: Свобода, Вера и Дар. - Вот то, чем обладает человек.
Ни то, ни другое ни третье нематериально, но для человека это важнее, чем что бы то ни было.
Верить в себя - это значит открыть свой дар. И только так обрести настоящую свободу...
ЗдОрово!
Нет, правда, здорово!!!
Я рада, что это прочитала.
И рада, что эта сказка появилась на свет!
Может быть, после нее у кого-то вырастет еще одна пара крыльев?.. )
Приду! Обязательно!
А я там нашла картинку объемную из моего любимого альбома "Новое измерение"!!!
Видели когда-нибудь?..
Если нет, приходите!
А если да - все равно приходите! ))) Она очень глаза успокаивает, когда ее рассматриваешь.
А еще это очень хорошее упражнение в "неделании" - по Кастанеде. ))
Только его трудно "делать" - НЕделание. )))
Знаешь, это и правда - индивидуально. И мысль о сюрпризе, конечно, мне в голову пришла )) Люблю делать сюрпризы, кстати) Просто я на его месте не утерпел бы - завалил самых близких своими главами... хотя, конечно, перед заваливанием я всегда по сто раз вычитываю и показываю уже то, что мне кажется конечным результатом )
Но люди ведь очень разные. И тут главное - что у тебя вышел настолько живой человек (хотя он вовсе и не человек, а Птица), что пытаешься понять его мотивы, думаешь, какой он, чего хотел и что чувствовал... Это ведь и есть - настоящее «книжное». Это значит - писал не зря )
))) Из всего вышеперечисленного - наверное, самое "ужасное" - это качаться на стуле... - Рискованно. )))))
Кстати, вот, пришло в голову в связи с рассказом: самое продуктивное неделание - растить крылья в то время, когда от тебя требуют делать то, что тебе совсем не нужно и противопоказано... )
Привет!!!
Знаешь, а я так думаю: если эта девушка - тоже из "породы" ПТИЦ - крылья у нее тоже появятся!!! Ведь их нельзя прорастить искусственно...
Хорошая сказка. О языке уже и говорить не буду, но здесь мои любимые темы - об обретении крыльев. Свободы. Сам же знаешь - почти всё моё именно об этом.
И очень-очень хорошо, что у Ласточкина всё сложилось. Очень хочется, чтобы у того Ласточкина, которого я знаю, всё было так же... и всё издалось и раскупилось. И вообще у всех Птиц, которых я знаю. А нас тут много собралось.)
Интересно... значит, Ласточкин? Похоже... а я - что-то среднее между Ястребковой и Чайкиной, и буду теперь думать, каковы же птичьи фамилии остальных здесь присутствующих.)
О вере в себя, об отказе от всего наносного-постороннего-ненужного, да еще и когда так тепло и пушисто написано... мне понравилось.
И если читается на одном дыхании, как можно подвергнуть анализу и разделить на составные части чудо? Так что... понравилось. Просто очень!