5 утра.
Тихо выскальзываю из-под одеяла. Оно теплое и в клеточку. Такие бывают в поездах и больницах. Засовываю ноги в тапки 45 размера - такие бывают в каждой семье, сберегаемые специально для гостей, и в больницах – с рисунком - нереальной клеточкой, на прорезиненной подошве. Наверняка, их производят на каком-то засекреченном заводе близь секретного города Мухосранск–13 для выноса мозга тем, у кого еще осталось чувство прекрасного. При ходьбе эти тапки угрожающе стучат по полу. Возможно, они предназначены для распугивания паучков, мышек и призраков. Тогда их жуткий вид вполне объясним. Несколько минут рассматриваю тапки. Задумываюсь. Мечтаю поехать в Мухосранск–13. Поднимая взгляд к окну, рассматриваю это серое ночное покрывало облаков над городом. Не думаю. Встаю с постели. Выхожу.
Стараясь не шуметь, прохожу по коридору. Каждый раз, когда бываю здесь и иду вдоль этих длинных кафельных стен, меня не покидает чувство, что я нахожусь внутри какой-то гигантской вафли. Паранормальность происходящего уже не впечатляет. Гулкое шлепанье тапок по подошвам. Слабый треск полупотушенных ламп. Тишина.
Пожарная лестница. Все пожарные лестницы похожи друг на друга. О них мало заботятся. Вспоминают только в случае огня. Обычно они забыты, заброшены, копят пыль, эхо и немного грусти. У этой лестницы есть преимущество, не позволяющее ей тосковать в одиночестве, когда я приезжаю сюда – небольшое окно с форточкой как раз на высоте моего роста. Из окошка по ночам виден сугроб и больше ничего. Почему-то вспоминается детская сказка о зимовье зверей. Достаю из кармана порядком измочаленную сигарету. С месяц назад оставленные здесь мною спички так и лежат на крохотном подоконнике. Закуриваю. Толкаю одним пальцем стекло. Порыв ветра разрывает выдыхаемый дым и уносит его к утреннему горизонту – посветлевшему краю сугроба.
Первую неделю бессонницы я чувствовал себя русским философом начала ХХ века, Виктором Цоем на «капустнике», вдовствующей императрицей, оппозиционером КПСС, французским революционером и проч., и проч., и проч. Этакий андеграунд ночного мира. Подпольщик. Борец с правилами и почетный пожинатель ночных удовольствий. Я видел в невозможности уснуть некое эстетство, доказательство того, что я тонко воспринимаю мир, а сам факт бессонницы относил к разряду действий по борьбе с несправедливостью жизни. Я не валялся в постели. Я выкуривал сигарету за сигаретой на тесной кухне. Звонил старинным друзьям, обзаведшимся семьей, и тихо посмеивался над обывателями, что спят в 5 утра. Я писал стихи в тонкую тетрадь в клеточку простым карандашом 2М, выпивал литры кофе, бубнил под нос старые хиты и мирно, не без скепсиса, смотрел на то, как в домах напротив просыпается человечество.
Вторая и третья недели бессонницы заставляют задуматься над тем, что что-то в жизни не так. Ты впадаешь в тихий коматоз, пик которого приходится на 5 часов утра. Ты размышляешь о судьбах мира, катаклизмах, предсказаниях Настродамуса и пытаешься увидеть во всем этом некое предзнаменование, некое объяснение того, что ты не можешь уснуть. Ведь не случайно же миллионы спят в 5 утра, а я сижу, нервно тереблю страницы тонкой тетради в клеточку, в голове моей – мысли, а высказать – никак. Должно быть, вот сейчас придет объяснение, стоит только выкурить еще одну сигарету. Злобно щурясь на загорающиеся лампы в окнах напротив, я понимаю, что так ничего и не понял, но обязательно пойму следующей ночью.
Четвертая неделя ознаменуется походом к врачу. Дневной сон, недоедание, огромное количество никотина, нервные попытки уснуть – аристократичная бледность, синяки под глазами, слабо подрагивающие пальцы, сумбур в мыслях, рассеянность. Добрый человек в белом сочувственно покивает, недобрый скажет, что я зря трачу его время, выпишет мне настойку пустырника, валерьянку и прикажет: «Прекратите нервничать!» После этого визита ты нервничать не прекратишь, а начнешь еще больше, ибо он посеет в тебе сомнение. Сомнение и мысль «я скоро умру, не иначе, а то с чего бы это мне так не спиться, все же здоровые спят…» С этой мыслью я проглатываю пустырник, валерьянку, «Новопассит» и еще десяток брендов, но не засыпаю. Ибо до меня-таки дойдет мысль, что, возможно, причина моей бессонницы – не андеграунд, не вселенская скорбь, не высший идеал, а простая жизненная заморочка, которую не решит ни один из вышеозначенных препаратов. В три раза сложнее, если заморочка внутри. Не вовне. В твоем собственном восприятии. Решить ее сложно. Только переждать. Вот так я вошел в пятую неделю бессонницы.
5 утра. Овцы пересчитаны. Молитвы прочитаны. По совету знающих бабушек в подушку подложены сухие березовые листья, я не пил кофе несколько суток. Я не возбуждался, не ругался, вел себя, как только что посчитанный 365 агнец, а сна ни в одном глазу. Ворочаюсь. Отвлекаюсь. Мысли скачут с одного на другое. Сердце бьется. Глаза слипаются, ресницы завязываются в узелки, но сна нет. На помощь приходит фантазия. Секс. Любой. После секса сна тоже не будет. Ванна. Не помогает. Скучнейшая книга. Увы. Я брал самое жуткое место у Гегеля, Фомы Аквинского или Ницше и пытался его разобрать, чтобы уснуть. Разбирал, понимал, но не засыпал. 5 утра. Вспоминаю про себя доказательство теоремы о том, что если плоскость проходит через прямую линию, перпендикулярную к другой плоскости (или параллельна этой прямой), то она перпендикулярна к этой плоскости. Доказываю. После того, как с тридцать седьмой попытки вспоминаю саму формулировку. Рычу в подушку. Хожу по квартире. Курю. Ем шоколад. Пресловутые 5 утра. 6 утра. 7 утра. 8 утра.
Сон. Не нервное метание по кровати в полудреме на грани мечты и реальности, а сон - становится навязчивой идеей. Фантазией. Пунктиком. Изматываю себя днем. Не сплю по утрам и вечерам, чтобы провалиться-таки в сон на изломе ночи, но встать с кровати в 5 утра от невозможности забыться.
Все решено. В голове все разложено по полочкам. Фантазии осмыслены. Пустырник выпит. Курение – зло. Нет сна.
Шестая неделя – это провалы. Такие пятиминутки. Даже днем. А ночью бредовые сны. Организм вымотан, он спит, а сознание кидает в сновидения жуткие, бредовые картины, достойные полотен Босха. Сплю. Но. Но есть 5 утра, когда я неизменно просыпаюсь, съедаю кусочек черного горького шоколада, тихо вздыхаю и снова погружаюсь в картины Сальвадора Дали и поэзию Данте, которые даже не похожи на сон, а представляют собой погружение в философию бессонницы, слепую покорность тому, что это вот так я сплю, это вот так я отдыхаю.
Здесь, под пожарной лестницей, у этого окна с сугробом, я встречаю свою седьмую неделю.
Выбрасываю окурок. Провожаю взглядом потухание красного огонька. Поднимаюсь, распугивая своими тапками призраков и паучков. Вафельный коридор.
6 часов 45 минут. Мне нечего здесь делать. Тихо достаю вещи из шкафа. Одеваюсь. Выключаю ноутбук. Выхожу на улицу.
Оглядываюсь на сугроб у окна с приоткрытой форточкой. Вдох.
Сегодня я усну.
Обязательно.
19 января, 2009
Тихо выскальзываю из-под одеяла. Оно теплое и в клеточку. Такие бывают в поездах и больницах. Засовываю ноги в тапки 45 размера - такие бывают в каждой семье, сберегаемые специально для гостей, и в больницах – с рисунком - нереальной клеточкой, на прорезиненной подошве. Наверняка, их производят на каком-то засекреченном заводе близь секретного города Мухосранск–13 для выноса мозга тем, у кого еще осталось чувство прекрасного. При ходьбе эти тапки угрожающе стучат по полу. Возможно, они предназначены для распугивания паучков, мышек и призраков. Тогда их жуткий вид вполне объясним. Несколько минут рассматриваю тапки. Задумываюсь. Мечтаю поехать в Мухосранск–13. Поднимая взгляд к окну, рассматриваю это серое ночное покрывало облаков над городом. Не думаю. Встаю с постели. Выхожу.
Стараясь не шуметь, прохожу по коридору. Каждый раз, когда бываю здесь и иду вдоль этих длинных кафельных стен, меня не покидает чувство, что я нахожусь внутри какой-то гигантской вафли. Паранормальность происходящего уже не впечатляет. Гулкое шлепанье тапок по подошвам. Слабый треск полупотушенных ламп. Тишина.
Пожарная лестница. Все пожарные лестницы похожи друг на друга. О них мало заботятся. Вспоминают только в случае огня. Обычно они забыты, заброшены, копят пыль, эхо и немного грусти. У этой лестницы есть преимущество, не позволяющее ей тосковать в одиночестве, когда я приезжаю сюда – небольшое окно с форточкой как раз на высоте моего роста. Из окошка по ночам виден сугроб и больше ничего. Почему-то вспоминается детская сказка о зимовье зверей. Достаю из кармана порядком измочаленную сигарету. С месяц назад оставленные здесь мною спички так и лежат на крохотном подоконнике. Закуриваю. Толкаю одним пальцем стекло. Порыв ветра разрывает выдыхаемый дым и уносит его к утреннему горизонту – посветлевшему краю сугроба.
Первую неделю бессонницы я чувствовал себя русским философом начала ХХ века, Виктором Цоем на «капустнике», вдовствующей императрицей, оппозиционером КПСС, французским революционером и проч., и проч., и проч. Этакий андеграунд ночного мира. Подпольщик. Борец с правилами и почетный пожинатель ночных удовольствий. Я видел в невозможности уснуть некое эстетство, доказательство того, что я тонко воспринимаю мир, а сам факт бессонницы относил к разряду действий по борьбе с несправедливостью жизни. Я не валялся в постели. Я выкуривал сигарету за сигаретой на тесной кухне. Звонил старинным друзьям, обзаведшимся семьей, и тихо посмеивался над обывателями, что спят в 5 утра. Я писал стихи в тонкую тетрадь в клеточку простым карандашом 2М, выпивал литры кофе, бубнил под нос старые хиты и мирно, не без скепсиса, смотрел на то, как в домах напротив просыпается человечество.
Вторая и третья недели бессонницы заставляют задуматься над тем, что что-то в жизни не так. Ты впадаешь в тихий коматоз, пик которого приходится на 5 часов утра. Ты размышляешь о судьбах мира, катаклизмах, предсказаниях Настродамуса и пытаешься увидеть во всем этом некое предзнаменование, некое объяснение того, что ты не можешь уснуть. Ведь не случайно же миллионы спят в 5 утра, а я сижу, нервно тереблю страницы тонкой тетради в клеточку, в голове моей – мысли, а высказать – никак. Должно быть, вот сейчас придет объяснение, стоит только выкурить еще одну сигарету. Злобно щурясь на загорающиеся лампы в окнах напротив, я понимаю, что так ничего и не понял, но обязательно пойму следующей ночью.
Четвертая неделя ознаменуется походом к врачу. Дневной сон, недоедание, огромное количество никотина, нервные попытки уснуть – аристократичная бледность, синяки под глазами, слабо подрагивающие пальцы, сумбур в мыслях, рассеянность. Добрый человек в белом сочувственно покивает, недобрый скажет, что я зря трачу его время, выпишет мне настойку пустырника, валерьянку и прикажет: «Прекратите нервничать!» После этого визита ты нервничать не прекратишь, а начнешь еще больше, ибо он посеет в тебе сомнение. Сомнение и мысль «я скоро умру, не иначе, а то с чего бы это мне так не спиться, все же здоровые спят…» С этой мыслью я проглатываю пустырник, валерьянку, «Новопассит» и еще десяток брендов, но не засыпаю. Ибо до меня-таки дойдет мысль, что, возможно, причина моей бессонницы – не андеграунд, не вселенская скорбь, не высший идеал, а простая жизненная заморочка, которую не решит ни один из вышеозначенных препаратов. В три раза сложнее, если заморочка внутри. Не вовне. В твоем собственном восприятии. Решить ее сложно. Только переждать. Вот так я вошел в пятую неделю бессонницы.
5 утра. Овцы пересчитаны. Молитвы прочитаны. По совету знающих бабушек в подушку подложены сухие березовые листья, я не пил кофе несколько суток. Я не возбуждался, не ругался, вел себя, как только что посчитанный 365 агнец, а сна ни в одном глазу. Ворочаюсь. Отвлекаюсь. Мысли скачут с одного на другое. Сердце бьется. Глаза слипаются, ресницы завязываются в узелки, но сна нет. На помощь приходит фантазия. Секс. Любой. После секса сна тоже не будет. Ванна. Не помогает. Скучнейшая книга. Увы. Я брал самое жуткое место у Гегеля, Фомы Аквинского или Ницше и пытался его разобрать, чтобы уснуть. Разбирал, понимал, но не засыпал. 5 утра. Вспоминаю про себя доказательство теоремы о том, что если плоскость проходит через прямую линию, перпендикулярную к другой плоскости (или параллельна этой прямой), то она перпендикулярна к этой плоскости. Доказываю. После того, как с тридцать седьмой попытки вспоминаю саму формулировку. Рычу в подушку. Хожу по квартире. Курю. Ем шоколад. Пресловутые 5 утра. 6 утра. 7 утра. 8 утра.
Сон. Не нервное метание по кровати в полудреме на грани мечты и реальности, а сон - становится навязчивой идеей. Фантазией. Пунктиком. Изматываю себя днем. Не сплю по утрам и вечерам, чтобы провалиться-таки в сон на изломе ночи, но встать с кровати в 5 утра от невозможности забыться.
Все решено. В голове все разложено по полочкам. Фантазии осмыслены. Пустырник выпит. Курение – зло. Нет сна.
Шестая неделя – это провалы. Такие пятиминутки. Даже днем. А ночью бредовые сны. Организм вымотан, он спит, а сознание кидает в сновидения жуткие, бредовые картины, достойные полотен Босха. Сплю. Но. Но есть 5 утра, когда я неизменно просыпаюсь, съедаю кусочек черного горького шоколада, тихо вздыхаю и снова погружаюсь в картины Сальвадора Дали и поэзию Данте, которые даже не похожи на сон, а представляют собой погружение в философию бессонницы, слепую покорность тому, что это вот так я сплю, это вот так я отдыхаю.
Здесь, под пожарной лестницей, у этого окна с сугробом, я встречаю свою седьмую неделю.
Выбрасываю окурок. Провожаю взглядом потухание красного огонька. Поднимаюсь, распугивая своими тапками призраков и паучков. Вафельный коридор.
6 часов 45 минут. Мне нечего здесь делать. Тихо достаю вещи из шкафа. Одеваюсь. Выключаю ноутбук. Выхожу на улицу.
Оглядываюсь на сугроб у окна с приоткрытой форточкой. Вдох.
Сегодня я усну.
Обязательно.
19 января, 2009