А начну я со сказки, посвященной одному очень далекому теперь от меня человеку.
Я обещал ее ему очень давно, но смог выполнить обещание лишь теперь.
Жалею ли я о сроках? Сложно сказать. Точно знаю, что не жалею о написанном.
Правила теплым краем у берега моря добрая богиня.
Отводила она от людей боль и грусть, выслушивала опечаленных, оберегала сирот, согревала стариков,
но сильно было Зло, а богиня юна.
Не выдержало тело хранительницы, превратилось в камень, заточило душу в вечные оковы, спрятало сердце от жестокости.
Пытались люди вернуть богиню, да не нашли ни сил в себе, ни знания,
стали поклоняться хрупкому изваянию и ждать чуда, создавая легенды.
Холодным туманом смешиваются небо и вода. Серые буруны волн, спешащие к берегу,
где-то у края видимого мира сливаются в единое полотно с густыми лиловыми тучами,
сорванными ветром со скал по ту сторону моря.
Потемневшая от долгого знакомства с глубокой водой каменная гряда уходит далеко от берега в море.
У самого ее обрыва оберегаемый водными духами от рвущего воздух ветра и высокой весенней воды стоит покосившийся дом.
Давно уже никто не живет там. Пыльной дымкой укутана нехитрая мебель.
Неживым, отраженным от облаков светом, смотрят в море окна.
читать дальше
Когда-то в этом доме жил ловец жемчуга.
Он никогда не выходил из стен своей обители просто так, никогда не открывал путникам,
забредшим в надежде на тепло и приют, никогда не разговаривал с мясником в его лавке на главной площади.
Сплетнями была окутана вся его жизнь. Кто-то считал его колдуном, кто-то целителем,
кто-то лгуном или актером брошенного цирка. Никто не знал его прошлого, не пытался понять настоящего,
не знал откуда он пришел и каково его имя. Он же никогда никому ничего не объяснял, никого не боялся и ничего не просил.
Он сплетал в тонкие нити круглое перламутровое нутро раковин и провожал взглядом рассветы и закаты,
проскальзывающие за окнами его дома. В день новой Луны ловец медленным шагом проходил гряду и, миновав городские ворота, останавливался на главной площади. Подходившие к нему не были богатыми, не были успешными, не имели ученых степеней
и не пытались раскрыть его тайны, но в глазах их светилась надежда, которую лишь этот загадочный отшельник мог оправдать.
На шеи опускались тесемки бус, обвивали запястья хитро сплетенные браслеты,
ложились в ладони ровные кружки белоснежных жемчужин – и загорались новой верой глаза любивших несчастно,
и исцелялись раны и язвы, исчезали следы былых потерь. Жемчуг излечивал силой никому неизвестной -
а ловец уходил с восходящий луной в свою хижину и не возвращался до прихода новой.
Закрывая за собою дверь, он опускался на низкую скамью и долго молчал.
Глаза его наполнялись слезами по каждой царапине, полученной ребенком, по каждой несправедливой обиде,
по каждому незаслуженному вздоху, а еще – по собственному заветному, затаенному, никому не известному желанию,
с непреодолимой силой растущему с каждым приливом.
Соскальзывающие с ресниц слезы рассыпались черным жемчугом у ног отшельника.
Уже давно не могли они просто растаять в воздухе, высохнуть на обветренных щеках, служа вечным напоминанием о том,
что однажды сбудется, как только выйдет срок. Темные шарики, бережно хранимые, утратили счет,
а лунные дни все никак не кончались, не истончалась нить, плетущая черный жемчужный убор дивной красоты.
Прокалывая последней брошью со дна старой корзины тонкой ткани детское платьице, ловец вздрогнул от тихого шепота:
- А что же ты? Неужели никогда не излечивал сердце свое этим жемчугом?
Он поднял глаза, темные и полные тишины неизбежного, к лицу девочки.
- Нет.
- Отчего же, ведь стольких ты спас, а себе помочь не желаешь?
- Могу ли я? Столько еще не сделано.
- Как можешь ты помогать другим, когда себя не спасаешь? Не исцелиться мир, покуда целители будут болеть душою.
Долго молчал отшельник, вздохнул, коротко кивнул и покинул город.
Вернувшись, не опустился он на лавку у огня, не проводил искрящееся в воде солнце взглядом.
Ловил он на тонкие пальцы паутину черно-жемчужного плетения, скрытого ранее в незатейливой шкатулке, и молчал.
Ночью, когда волны замедлили свой бег и, тихо шурша, обступали дорожку к суше, он вышел из дому.
Путь его не был далек. Каменная дева спокойно глядела на ловца, приближавшегося, прячущего свои незатейливые дары.
Не дрогнули девичьи пальцы, не сдул ветер прядку волос, щекоча щеки.
Только пробежала по траве незамеченной тень, да разгорелись чуть ярче звездные точки.
Опустилось на плечи безжизненные ожерелье, тихим шепотом провожал его отшельник:
- Была ты светом этого мира, но и светом для одного единственного сердца.
Не приняла ты боли этого края, прими боль того, кто единственным любил тебя.
Каждая слеза моя – украшение для твоей души, потому что сердце твое давно красит всю мою жизнь.
Померкла, скрывшись за облаком, Луна, погружая поляну в темноту – в мгновение новым светом осиянную.
Улыбалась юная богиня, касаясь пальцами ниток жемчуга, глядела на любимого, забытого за годами разлуки странника.
- Ты пришел.
- Да.
- Ждал?
- Лишь укора ребенка, как было завещано.
- Справедлив ли он был?
- Иначе не стоял бы здесь.
Ранним утром проснулась девочка. Шла благодарить богиню за исцеление
да прятать у подножия дивной статуи, как повелось, жемчуг ловца.
Только не нашла она изваяния, лишь фиалковый цвет да открытую настежь дверь в доме на краю каменной гряды,
уходящей далеко в тихое, как никогда доселе, море.