Твёрдая печенюшка
Помню, у моей бабушки была сумка. Такая себе женская сумочка из мягчайшей коричневой кожи. Наверное, благодаря немецкому качеству, она выглядела вечно новой. Меня в ней завораживало всё: цвет, мягкость и гладкость, тонкий ремешок и металлическая защелка. Почему-то эта сумка казалась мне воплощением женственности. О, как я о ней мечтала! А потом она исчезла. То есть исчезла я: поступила в университет, потом в другой, потом поехала в Питер, потом бабушка умерла – и воплощение женственности ушло вместе с яркими платками, передержанными духами родом из пятидесятых в удивительно крохотных флакончиках, хрустальными бокалами и серебряными ложечками, будто игрушечными… Странно, что я привязываю человека к вещам? Странно, что я об этом сейчас вспомнила.
Мне часто снятся места детства. Вот к местам я отношусь без ностальгии. Они часто изменены в снах до неузнаваемости, а вот вещи, запахи, настроения – остаются. Недавно снилось, что я сижу на скамейке у крыльца бабушкиного дома, вечная рябина напротив. Вокруг какие-то люди, а рядом со мной мужчинка. Признаться, никогда его не видела, но во сне влюблена была в него до чертиков. Вернее даже так: не влюблена, но чувствовала себя рядом с ним та-а-ак хорошо и спокойно, полулежала в объятиях и нежилась, аки котик.
Признаться, мои сны – наглядное пособие по идеям Юнга и Фрейда. Если считать, что сон это не просто переработка информации, поступившей за день, но и посылы подсознания, то моё – адовый котёл из комплексов и желаний. Одиночество не идет на пользу моим сновидениям. Нет, не так. Одиночество дарит мне совершенно удивительные сновидения, которые трактовать-не перетрактовать. Я не верю во всякое типа «снится рыба, значит, ты беременна», но мысль о том, что во сне наше затаенное выбирается наружу, мне импонирует. Иначе я просто не могу объяснить людей, которые мне снятся, поступки, которые я совершаю во сне, мысли и чувства. Если глобально, выходит, я тоскую-таки по дому… или ищу что-то родное, какую-то опору в мире (нигде не чувствую себя так спокойно, как в своей детской кровати). Так как домой поехать не светит до – почти уже мифического – получения гражданства, то надежность стоит искать в этой моей киевской жизни. Пока надежность – это только работа. И, пожалуй, Софийская площадь. Пора бы расширить горизонты, а я сижу дома и читаю биографические заметки неизвестного мне культуролога…
Мне часто снятся места детства. Вот к местам я отношусь без ностальгии. Они часто изменены в снах до неузнаваемости, а вот вещи, запахи, настроения – остаются. Недавно снилось, что я сижу на скамейке у крыльца бабушкиного дома, вечная рябина напротив. Вокруг какие-то люди, а рядом со мной мужчинка. Признаться, никогда его не видела, но во сне влюблена была в него до чертиков. Вернее даже так: не влюблена, но чувствовала себя рядом с ним та-а-ак хорошо и спокойно, полулежала в объятиях и нежилась, аки котик.
Признаться, мои сны – наглядное пособие по идеям Юнга и Фрейда. Если считать, что сон это не просто переработка информации, поступившей за день, но и посылы подсознания, то моё – адовый котёл из комплексов и желаний. Одиночество не идет на пользу моим сновидениям. Нет, не так. Одиночество дарит мне совершенно удивительные сновидения, которые трактовать-не перетрактовать. Я не верю во всякое типа «снится рыба, значит, ты беременна», но мысль о том, что во сне наше затаенное выбирается наружу, мне импонирует. Иначе я просто не могу объяснить людей, которые мне снятся, поступки, которые я совершаю во сне, мысли и чувства. Если глобально, выходит, я тоскую-таки по дому… или ищу что-то родное, какую-то опору в мире (нигде не чувствую себя так спокойно, как в своей детской кровати). Так как домой поехать не светит до – почти уже мифического – получения гражданства, то надежность стоит искать в этой моей киевской жизни. Пока надежность – это только работа. И, пожалуй, Софийская площадь. Пора бы расширить горизонты, а я сижу дома и читаю биографические заметки неизвестного мне культуролога…
